Под утро — темнота
касается души
сквозь мерзлое окно
и мерзлые постели,
как лезвие — холста,
уставшего от лжи,
где кисть — веретено метели...

И как не повернешь,
все ближе и бледней
сквозь сумрачный покров
лицо в оконной раме...
И ты еще живешь,
а белый соловей
уже поет, что нас с тобой не станет...

Мой воспаленный бред —
твой неусыпный страж,
сквозь завыванье вьюг,
сквозь завиранье буйствий;
И вот уже рассвет
стирает карандаш,
размазывая круг предчувствий...

Но ветра кружева
все гуще и мертвей,
и свадебность садов
слетает с пьедестала,
и я еще — жива,
а белый соловей
уже поет, что нас с тобой — не стало...



ОСЕННИЙ МОТИВ

Возле церкви Святого Павла
жгут задумчивость листопада...
Эфемерный мотив осенний
не дотянет до воскресения...
Бабы в черных смирных платочках
вдоль забора тянутся в строчку
и, дрожа, на крашенных прутьях
повисают листья-лоскутья...

Осень бродит, как неприкаянная,
сыпет золотом на плиты каменные,
изощряется под заборами
голубиными переборами,
и глумятся над прихожанами
тополей лохмотья пижамные,
им кидает тусклое солнце
кругляши фальшивых червонцев...

Возле церкви Святого Павла
на колени тоска упала
и, вскарабкавшись по крылечку,
ставит в лунку бледную свечку;
Под задумчивыми иконами
языки взметнулись драконовы,
но с "холстов" вояки плечистые
усмиряют зверя нечистого...

Куполам отвесив поклон,
на кресте повис небосклон...
У стены с резьбой утонченной
отвздыхали женщины в черном...
Возле церкви Святого Павла
ждут наивного снегопада
дорогого, непосвященного,
как — младенца неокрещенного...



***

Когда погаснет свет земной,
взойдет небесный свет...
Мы снова встретимся с тобой,
как сотни лет назад...
Там где-то за кромешной тьмой
наш сохранился след,
там берег твой, и берег мой,
и яблоневый сад...

Померкнут райские плоды
в лучах горячих рук,
и будет день, и будешь ты,
и яблони вокруг,
и расцветет на рубеже
реалий и теней
твоя душа — в моей душе,
моя душа — в твоей...

Когда погаснет свет земной
спасет нас свет любви —
маяк над бездною ночной,
где странникам — беда...
Но я узнаю голос твой,
ты только — позови...
Мы снова встретимся с тобой,
И будет так всегда

пока цветет на рубеже
реалий и теней
твоя душа — в моей душе,
моя душа — в твоей...
Пусть меркнут райские плоды
в лучах горячих рук...
Да будет день. И будешь ты.
И — яблони вокруг...



ПРЕДЧУВСТВИЕ ВЕСНЫ

Белая ива склонилась над омутом,
черная кошка запрыгнула в облако,
ветер тревожно баюкает
колокол
города...

Это — весна на дорогу окольную
вышла — разыгрывать партию сольную,
чтобы повесить на души
крамольную
вольную...

Чтобы — рвануть! надевая улыбочку,
чтобы — присвистнуть! в дырявую дудочку,
чтобы сиротство закинуть,
как удочку,
в улочку...



ТОРТИКУ

Моей первой собаке...

Беги, малыш, беги
от здешней непогоды,
от вешней несвободы,
от городской тоски...

От черно-белых снов,
от долгих ожиданий,
болезней, и страданий,
и ласковых оков...

Ты был одним из нас, —
с рожденья, от испуга
вцепившихся друг в друга...
На год? на день? на час?

Ты стал одним из них, —
свободных и беспечных,
на перекрестках млечных,
средь ангелов своих...

Но сердце не неволь,
и не тоскуй по дому,
отныне незнакомы
тебе печаль и боль.

Беги, малыш, беги.
Звени веселым лаем!
И с разношерстной стаей
наматывай круги...



ЛОДКА ХАРОНА

Мише Коноплеву

Рассеянным взглядом коснется прохожий
моей незатейливой, грубой печали...
Мы движемся рядом, мы так не похожи,
хоть общее что-то у нас за плечами...
Такая игра, и такая работа, —
по прихоти странной, за лучиком куцым
идти не туда, и выдумывать что-то
про то, что тебя где-то ждут — не дождутся...

Знакомые лица с чужого перрона
на площади пыльной мне выпишут днёвку...
Где в чьи-то ладони, как в лодку Харона,
на самое дно опущу сторублевку...
И буду сетями, с азартом ловца
тащить неудачи... и нить оборвется.
А лодка дотянет до Череповца
и снова на пыльную площадь вернется...



СИНИЕ ТЕНИ

Качается остров
моих сновидений,
где желтые осы
и синие тени,
где травы, как — руки,
и щиплют барашки
румяные звуки
пустой неваляшки...

Атласные ленты,
открытые туфли,
сосед — экстраверт и,
и мама на кухне...
В плетении кружев
житейского лада
он знает, как нужно,
он знает, как надо.

А синие тени
становятся злее.
И жмутся к коленям
волшебные феи.
И мама так близко,
что дарятся всуе
карманам — ириска,
щекам — поцелуи...



МАМЕ

Тончайшим облаком коснусь твоих небес...
Легчайшим обликом, с дождем наперевес,
явлюсь тебе зеркальным отражением...
И оглядев бездонные углы,
охапкой листьев застелю столы,
задув свечу нечаянным движением...

Мы будем знать, что это все — всерьез,
что — в тот же миг, громадами колес
перестучит гроза сердцебиение!
Но на глазах у темной высоты
сольются души, озарив черты,
и заглушая вечностью мгновение...



МОЙ ДВОР

Есть на Петровке старый двор,
не двор, а каменный карман,
бездомный пес, надомный вор,
картежник, шут и шарлатан,

ему известен черный ход,
ему уместен поздний час,
когда прищуренный — из-под
покрова ночи смотрит глаз,

когда на лестницах — суды,
и крысы в мусорных тортах,
когда парадные ряды,
как баржи с тиной на бортах

в стоячих водах Лимпопо...

там тихо щелкает затвор
чужих дверей, и тешит слух,
и узенький оконный створ
вбирает сквозь решетку штор
дворовый дух...



ПЕРЕУЛКИ

1

Я люблю переулки,
бессонницы в них — маяки...
Освещают до полночи окна они,
а за полночь
тишина в них сменяется
голосом чьей-то тоски,
и на темя безудержной сладости
капает горечь...

Из обветренных туч
на высокие сопки молитв
эта горечь роняет
свои скороспелые перцы...
и на тонких осколках души,
как на лезвиях бритв,
прорезается чувство вины
и стекает под сердце.

Отголоски великих побед
и великих смертей,
отколоски целинных земель
золотушного сада,
а еще от—полоски
каких-то былых новостей
в этих норах ютятся,
в тени городского фасада...

В этих темных каналах
натруженных вздувшихся вен,
в этих узких траншеях любви,
без тепла и без света,
мы, как прежде, — вдвоем,
ничего не желая взамен...
И дымится холодный рассвет,
как твоя сигарета...

2

Я к тебе гонцом с печальной вестью, —
переулок наш пошел на слом.
И стоит в растерянности дом,
тот, с которым начинали вместе.
И грызет осенняя тоска
тополя коленопреклоненные.
И смеются весело влюбленные,
те, которые — издалека...

В переулке пасмурно и пусто.
Переулками опять бредем...
Продавщица киснет под дождем,
как белокочанная капуста.
Понимая вряд ли что к чему
под такой огромной серой тучей,
что в своей суровости дремучей
в наши окна запустила тьму...

Но дожди иссякнут на закате
и повалит снег из темноты.
Заметет, на каменном Арбате
фонари, как ложные грибы.
Полетят как прежде, налегке,
проходными гулкими дворами
сквозняки московские — за нами!
Обжигая замки на песке...

3

Январский снег летел
нечаянный, непрошенный,
как будто — не у дел
и кем-то огорошенный;
Вертелся и вертел
прохожими, похожими
на точки с запятыми от руки...

А мы с тобой брели
по старому Медвежьему,
где окна у земли
открыто — занавешены;
Где виснут фонари
на проводе заснеженном,
а на столбе — афишные листки...

Здесь люди уж не те,
здесь лица непривычные,
и не на высоте
дворняги закадычные,
котлеты на плите,
да самые обычные
татарские житейские слова...

А где-то на Тверском,
на крашеной скамейке,
ворона босиком
гоняет три копейки,
и хочется тайком,
как в детстве, вместе с Венькой
звонить во все знакомые дома...

4

В переулке моем слышен стук каблуков
и чужая нездешняя речь...
плавит солнце асфальт, жарит до угольков,
будто хочет к подошвам припечь.
В переулке моем, в судоходной реке
тополь ветви безлистые клонит,
и дырявый фонарь на одном волоске
все висит... и никак не потонет.

В переулке моем, как кувшинки со дна, —
детвора. А на том берегу —
то ли бабка сердито глядит из окна,
то ли хищник, готовый к прыжку.
В переулке моем, там цикады трещат,
лают псы, и визжат тормоза,
и юнцы в подворотне на струнах бренчат,
закрывая от счастья глаза...

В переулке моем было все, — да прошло...
будто смыло холодным дождем.
В это сонное царство — бетон и стекло
мы опять по привычке войдем.
В переулке моем — тишина до темна,
видно в нем стихло все до поры.
Только бабка уныло глядит из окна,
точно заяц из лисьей норы...



СОЛОВЕЙ

Как часто нам хочется чуда, всему вопреки...
И снова оно ускользает, и снова мы – верим,
как верят огню мотыльки...

*

Сквозь форточку белых ветвей
взглянуло холодное солнце
и вылетел солнцу навстречу чудак-соловей...

Он пел над снегами аллей
о дивной весне! То и дело
будя голубые ручьи и душистых шмелей...

*

И птицы летели домой,
и звери оставили спячку,
и солнце сияло, уже не считаясь с зимой...

Но хмурили брови снега,
и злобные вьюги шипели,
желая, скорее всего, проучить чудака...

*

Посыпался бешеный град,
взвыл ветер, заныли метели,
и падало солнце, и стужа сковала закат...

Но пел о весне соловей
и трели его разлетались,
губя голубые ручьи и душистых шмелей...



НАТАЛИ

Где-то дует снежный ветер
над поверхностью земли,
только слышится тревожно из далИ, —
Натали...

Талые свечи —
в дом, от дождя...
Лиственный вечер —
в грудь, шелестя...
А на рояле
женский портрет.
Это не я ли?
Господи, нет...

Черные фраки,
красный узор.
Близок к отваге
Пристальный взор.
Пальцы застыли,
сжав пистолет...
Это не ты ли?
Господи, нет...

Лунная стежка
с красной строки...
Тает морошка
возле щеки.
Сгорбился в яви
стан-силуэт...
Это не я ли?
Господи, нет...

Голос мой — грешник,
по полю дым...
Странен насмешник
лицам святым.
Губы — пустыни
выжженный след...
Это не ты ли?
Господи, нет...



МОЛИТВА МАТЕРИ

Ты родишься на свет обязательно,
Как не крути...
Будут руки качать тебя затемно,
Прижав к груди...
Голос льется мой, переходя,
Господи,
В тихий шепот, —
Только бы до тебя
Не было бы потопа...

А когда ты шагнешь за родной порог, —
В глазах азарт...
Будет рядом удача, да путь далек,
И черт не брат...
Я до самых тебя провожу, родной,
До трех дорог,
Месяц над головой,
Спящий ковыль у ног...

Как с востока — пожар! Как навстречу — дым!
Ты стал жесток.
Сын судьбы, сын планиды, фортуны сын!
И мой сынок...
И под небом чужим прогремит, звеня,
Господи,
Конный топот...
Только после тебя
Не было бы потопа...



ПРОСТО...

Сигарета, кофе, дождь.
Широченный подоконник.
Будто в комнате — покойник,
тихо-тихо ты сидишь...
Не протягиваешь рук.
Не одариваешь взглядом.
Просто близко. Просто рядом.
Просто на воду глядишь...

Ну и вот, пожалуй, все.
Никакого эпатажа.
Просто поезд, если даже
опоздает, — не спасет.
Просто еду насовсем.
Просто куплены билеты.
С пересадкой. На край света.
Глупо спрашивать — зачем.

Одиночество вдвоем, —
крах взаимоисключений...
И досада. И стечений
обстоятельств водоем...
И разлука впереди,
за зеленым светофором,
где ночной экспресс —
фарфором
разбивается в пути...

Сигарета, кофе, дождь,
чемоданы у порога...
«Не тревожься ради бога...», —
тихо-тихо я скажу.
А когда закрою дверь,
то, что плачу... не замечу...
Просто поезд. Просто вечер.
Просто на воду гляжу...



КОМНАТА

Комната,
Четыре стены.
Комната,
Четыре спины.
Лунные окна
В комнате
Зажжены.

Ожили
Лица вещей,
Кожею,
До мелочей
Припоминаю горсть
Скрипичных
Ключей.

По полу
Тянется плед
Коконом
Прожитых лет.
Все позабыто,
Я вылупляюсь
На свет.

В робкие
Полушаги,
В топкие
Зовы — звонки,
В дверь — нараспашку!
В обе твои
Руки...



***

Ты думаешь, что я пишу стихи?
А я сижу, размазывая буквы,
и не могу соединить в слова...

В — раздвоенность, вдоль раненого шва,
тянусь — ладонью, грудью, телом... будто
нащупываю тайные замки...

Как будто — знаю, что, разжав тиски
безумию, пульсации, желанью,
вдоль раненой руки, бордовой гранью

стечет навеки лезвие тоски...



ЗАРИСОВКИ

На Тверском

Старушка семенила на Тверском,
среди теней и запахов размытых,
под медленным готическим дождем...

В пылу осеннего великодушия,
под росчерк голубиного пера,
под холодок и полумрак удушья,
раскрыв плаща худые веера,

все думала о чем-то не о том,
все щурилась кому-то, торопливо
вдыхая сонный аромат дождя...
Покуда тени, мимо проходя,

чуть кланяясь, кивали ей учтиво...


В Хлебном переулке

Порывисто распахнутые окна
вечернюю вдыхают синеву,
а перистые кружевные капли
срываются у самой головы,

дождь кончился, акация промокла,
скамейка серебрится на плаву,
а узкие ступенчатые камни,
кренясь, уходят в шорохи листвы...

Как это странно, зыбко, несерьезно, —
старинный дом: гардины, стол, камин...
Пыхтит труба тепло и паровозно,
слегка поджаривая лунный блин.


В трамвае

Она стояла у окна
и проезжала мимо окон...
Ее печаль была видна,
ее несчастье — черный кокон,
в котором тоненькая нить
оборвалась совсем недавно...
Но в этом некого винить,
а ненавидеть и подавно...

А кто-то нажимал плечом,
и напирал, и упирался,
и был, как будто, ни при чем,
и быть, при всем при том, старался.
Но лишь... стояла у окна
и машинально, рыжий локон
все заправляла в черный кокон
рукой невидящей она...


На Проспекте мира

Дождь,
анатомия чаши весов,
дохлый пучок сельдерея.
Дождь,
оратория уличных псов,
долгая песня о вечном.
Ждешь...
Под прицелом усатых часов,
с каждой минутой старея,
на вираже временных поясов,
на рубеже подвенечном...

Дождь,
возле самого входа в метро,
на амбразуре подземки.
Дождь,
листопад, или карты Таро
в лужах прямого эфира.
Ждешь...
Выбирая из сотни даров
эту, прижатую к стенке,
мокрую вдребезги розу ветров
от сотворения мира...


В Измайловском парке

Рассвет продирался сквозь заросли,
унылые, в темной канве...
А кто-то ворчал, — Ну, не старость ли? —
И шарил в пожухлой траве.

И цвета червонного золота
неверно светили глаза.
И возле лохматого ворота
зудела слезой стрекоза.

Костер догорал и потрескивал
под натиском крупных дождин.
И парк молчаливо поблескивал
сетями пустых паутин.

И пальцы, устало дрожащие,
вели, как слепые смычки.
А рядом... бесцельно таращили
свои чечевицы очки.



***

Из выпуклого облака обиды
Я выжала последнюю слезу,
Горючую, вангоговского вида.
Она легла свечей на бирюзу
Шифонового платья... и прошила,
Прожгла или, верней сказать, прошла
Навылет...
Малахольная игла,
Бездумный гвоздик, елочное шило...
Я все решила.
Но не все смогла.

И вновь осталась... Так уже бывало.
Не думала, что пишется конец
Комедии... где ты, как плавунец,
Скользишь непринужденно и бывало
По темной глади мартовского следа,
В котором утопился мой мирок
Обманок...
И каких-то, между строк,
Недособытий, недовесен, недо...
Как два соседа
Мы любили впрок.



СЛУЧАЙНЫЙ РАЗГОВОР

Серый дождь, скупая печаль,
пароходный город, вода...
Ты поймешь... ты скажешь, — Причаль
хоть когда-нибудь, хоть куда...

В глубине прищуренных глаз
ни сомнения, ни тревог...
— Ты уже, наверно, не раз
здесь распутывал поплавок?

— Извини, но в этом краю
нет ни удочек, ни мостков...
— Я тебя в себе узнаю,
оба сшиты из лоскутков,

оба вышли, как на духу,
до конца, звериной тропой
в эту ночь, в безлюдье, в труху
воевать с самими собой...

— Серый дождь, его не унять,
глушит звуки, бьет фонари...
— Ты меня боишься обнять...
Извини, что знаю, старик.

Нам с тобой не выжить от ран.
А еще я знаю одно...
Здесь не выйдет дернуть «стоп кран»,
здесь уходят камнем на дно.



***

Я думаю о нас.
Бежит вода из крана...
И кажется, что рано,
хотя, полночный час.

И кажется — уже
пошли бы все! Но что я.
Нас в доме только двое
на пятом этаже.

Одни. Полночный час.
А кажется, что рано.
Бежит вода из крана.
Я думаю о нас.



***

В звездной тиши
нежность моя прорастает в лесах робости.
Сумерки шепчут на все голоса
в пропасти
скважин ушных
лишь про тебя...
Поздно секрет ни за что не выбалтывать всякому,
глупо совсем уж другую подталкивать, якобы,
вместо себя.

А без тебя
пишут кругами глухие шаги до ночи.
Хлопают двери и просит руки
помощи
клин воронья.
Ну, и пускай
сердце тревожится в звездной тиши купола.
Дергай за ниточки крылья души, кукольник!
Не отпускай...



СВЕЧА

Не оставляй меня одну,
не забывай меня в разлуке,
мои рассветы близоруки
у одиночества в плену...

На поводке у тишины,
у циферблата на приколе
мои рассветы в непокое,
как — огненные табуны...

Пока надежда тянет срок,
пока мечты еще бывают,
как путь домой не забывают,
не забывай... ко мне дорог...

У одиночества в плену
свеча вовеки не затихнет...
и если смерть тебя настигнет
не оставляй меня одну.



ТОТ ФЕВРАЛЬ...

Надуваются губы пушных сугробов,
снежной бурей слова о тебе cлетают...
Ничего не исправить. И ты не пробуй.
По губам февраля только боль читают.

После, после намажу сады зеленкой,
подышу, завяжу... А пока, нелепо
о тебе я шептала всю ночь поземкой,
а к утру написала письмо на небо.

Мандариновым солнцем играли пумы
тополиных ветвей... А теперь гадают, —
почему не исправить? Но ты не думай.
По губам февраля только боль читают.



ДРУЗЬЯМ

Развеются образы старых долгов...
свободно как возглас, легко, беззаботно
я встречу друзей
и не встречу врагов.
Неистово, жадно, почти что животно —
друзей!
именами наполнивших — хруст
сухого гербария... милые лица
друзей, без которых мучительно пуст
мой дом... и не хочется в нем домовиться.
Они мне придумают ориентир,
перепрограммируют сроки и цели,
иначе не выжить,
иначе — пунктир...
и все, что я есть — у него на прицеле.



ТРЕТИЙ ГЛАЗ

Другу

1

Бывало, лезу от любви на стенку
и никого нет рядом... Потихоньку
выплевываю молоко, и пенку,
и скисшие мечты. Но ты, легонько,
за плечико, мол, все не так... нормально...
Колючий свитер пахнет диким лугом
и все в тебе, почти что аномально
твердит, что ты мой друг
и будешь — другом.

2

- Дай мне знать, когда пройдет!
- Я зализываю раны.
- Трижды дождик упадет,
трижды вылинят бакланы.
- Говоря смешную чушь
без поправок и помарок,
дай мне знать, когда не дюж
у маринок и тамарок.
- Ты все та же, что была
в детских плюшевых хоромах.
- Ты хотел, чтоб я жила,
я живу. Но как-то в промах.

3

- И струнишь донжуанство, как белка струнит колесо,
удирая от всякого, кто замирает на месте...
- Что-то есть в этой прыти от близкого шее лассо,
от петли гистерезиса, вымученной в тили-тесте.
- Отчего же боюсь, что разобран последний завал,
что уже не осталось преград до опасного шага...
- От того, что ты больше не лечишь, как дед-коновал,
не играешь, как с маленькой в... ножницы, камень, бумага...

4

- Только мы не можем сойти с орбит.
- Без тебя давно бы шагнула мимо.
- Сотни раз тобою я был убит.
- Сотни раз тобою была хранима.
- Ты прости, что наши с тобой пути
перепутало топкой вселенской тропкой.
- Если ты не робок, по ней иди.
- Если робок...
- Тоже побуду робкой.



УТРО (зарисовки)

Я к тебе прикасаюсь,
боясь ощутить не настроенность струн,
ощущая варганное эхо... органного Баха,
понимая... и не понимая,
кто жнец, кто игрец... упоительный
дудочный врун
с одиноким биением сердца на уровне...
уровне паха...

Я к тебе прикасаюсь,
пытаясь услышать вопрос на ответ
про бездонные ночи под шелковыми
простынями,
там живет нагота междометий
и там, закрывая ладонями утренний свет,
я к тебе прикасаюсь, рисуя... кошачьими
полутенями...



***

Напоминание, -
все та же мания,
все то же рвение
к чему-то лишнему,
и пусть в тумане я,
но нет желания
напоминания
себя... всевышнему...

Когда б любезная,
когда бы слезла я
с высот гордыни и
взглянула под ноги, -
все та же резвая
по крови лезвия
иду над бездною

и все мне дороги...



АКВАРИУМ

Сквозь мое отражение –
окна, живущих напротив.
Отражения нет.
Есть квадратики круглых улыбок.
Между нами – стекло
в переплаве задохшихся рыбок.
Между нами контейнеры
с бирками на обороте.

Этот странный аквариум
держит рыбак–одиночка,
забирая за пазуху всех,
кто до жабер не шибки...
Упираюсь в стекло.
Гаснут окна, и гаснут улыбки.
Забираюсь за пазуху, -
ночь, многоточие,
точка...



***

Безвыходность опустошает дом.
Замочных скважин пропуская взгляды,
закатываю в тесто пирога
то косточки, то плодоножки вишен.

и думаю, что все это – пурга,
что голос уставанья – не всевышен,
и что – «лишён» не означает – «лишен»,
... хотя у них и редкое соседство.

Обычное закухонное бедство.
А попросту - житейская тоска.

Пирог, порог, любительские яды,
прилюдно-обоюдные наряды,
в которых души рвутся, как снаряды!
из-за – уже – любого пустяка.



***

Господи, не капай больше боли
в переполненный флакон всеболия...
разведи дороги боли, коли я
их смешала ненароком, коли,
глупая, решила выжить – разом
в четырех углах невыживания,
уяснив способность вышивания
скальпелем по линиям, где разум
выделил... на дольки, или – доли
пятипалые – на пяльцах – лилии
синих вен... но во флаконы синие,
господи, не капай больше боли.



ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

1

Поверженная
пред собой — стою...
впиваясь раскаленными глазами
в — лица окаменелую броню.
Сознание —
нацеленный топор.
В касании стального острия,
в нем — холодок,
и глубина, и точность...
Когда б могла я
выпадом, в упор
сразить! —
столь живописную порочность
зеленых глаз
и побелевших губ,
так! — чтоб отпрянул
зазеркальный труп
в бессрочность.

2

Всю жизнь мы думаем о смерти...
Быть может потому, что где-то
всю смерть... мы думаем о жизни...
Отсюда ближе, чем — сюда...

3

Ну, скажи, скажи, что беспутная,
бесполезная,
я согласна.
Молодой родник, вода мутная.
Соболезную.
А напрасно.
Как пойдешь сидеть нога на ногу,
да в глаза глядеть,
да дурачить,
очумею ведь, а не надо бы,
захмелею ведь,
не иначе.